В уходящем месяце исполнилось полвека со дня Октябрьского пленума ЦК КПСС 1964 года, отправившего в отставку Н. С. Хрущёва и избравшего на место Первого секретаря ЦК Л. И. Брежнева. Что же главное принесла стране произошедшая смена власти — и даже не столько руководителей, сколько эпох? И что было основной движущей пружиной этого беспрецедентного события — когда ЦК КПСС выступил против своего Первого секретаря?
Начать надо, наверное, с того, как сами авторы Октябрьского пленума 1964 года видели и формулировали его цели. Вот сохранившийся текст набросков к антихрущёвской речи Леонида Ильича Брежнева на Президиуме ЦК. Он сам сделал их красным фломастером:
«Вы, Никита Сергеевич, знаете моё отношение к Вам на протяжении 25 лет. Вы знаете моё отношение, в трудную для Вас минуту — я тогда честно, смело и уверенно боролся за Вас — за Ленинскую линию. (Речь идёт о борьбе с «антипартийной группой» Молотова, Кагановича и Маленкова в 1957 году. — А. М.) Я тогда заболел, у меня [был] инфаркт миокарда — но и будучи тяжело больным, я нашёл силы для борьбы… Почему мы сегодня вынуждены говорить о крупных ошибках и промахах в работе — почему мы все отмечаем тяжёлую обстановку в работе Президиума ЦК. Над этим вопросом я думал много и серьёзно и твёрдо убеждён, что если бы Вы, Никита Сергеевич, не страдали бы такими пороками, как властолюбие, самообольщение своей личностью, верой в свою непогрешимость, если бы вы обладали хотя бы небольшой скромностью — Вы бы тогда не допустили создания культа своей личности — а Вы наоборот всё делали для того, чтобы укрепить этот культ.
Вы не только не принимали мер к тому, чтобы остановиться на каком-то рубеже — но наоборот, поставили радио, кино, телевидение на службу своей личности… Вам это понравилось. Вы по-своему увидели в этом свою силу и решили, что теперь Вы можете управлять самостоят[ельно], единолично. Вам понравилось давать указания всем и по всем вопросам, а известно, что ни один человек не может справиться с такой задачей — в этом лежит основа всех ошибок. К сожалению, мы… видели это, говорили, — пытались поправлять, но это встречалось с Вашей стороны как сопротивление якобы новой линии. И мы не смогли вовремя остан[овить] и пленум ЦК — которому мы должны доложить о нашем разговоре, вправе критиковать нас за это».
В начале 1965 года журнал «Крокодил» опубликовал стихи Александра Безыменского, где те же мысли были сформулированы с предельной ясностью:
Давно ль народами страны
Заклеймлены гнилые нравы,
Что были культом рождены
И стали бедствием державы!
Двадцатый съезд разоблачил
И культ и все его порядки.
Мы приложили уйму сил,
Чтоб уничтожить их остатки…
И тут появился некий начальник — Иван Иванович Пахомов, который очень любил, когда его хвалили «лично». (Фамилия, как и имя, между прочим, ненавязчиво указывали на «простонародность» его происхождения — то есть речь не шла о том, что руководитель вышел из каких-то «бывших», привилегированных сословий старой России). Стихи как бы вкратце излагали историю правления Хрущёва (глазами его победителей).
Иван Иванович Пахомов
Был избран Предом Исполкома.
Он приступил к делам своим
С хорошим творческим порывом,
Работал дружно с коллективом,
Любил советоваться с ним,
Судил о людях не по чину,
А по уменью и уму.
Был рад хорошему почину,
Всегда содействовал ему…
Но вот в газете появился
Отчёт о майском торжестве —
И в нём Пахомов очутился
У Исполкома «во главе».
Его уверили, что это
Так надо, так заведено,
Что «во главе» сиять в газетах
Всем председателям дано.
И так пошло! Притом обычно
В речах, в решении любом,
Когда хвалили Исполком,
Пахомов отмечался «лично».
Благодарили беспредельно
Всех вместе, а его отдельно.
Коль Исполкому своему
Собранья письма посылали,
Всем славу чохом выдавали,
А «лично» — только лишь ему.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И стали для него привычны
Словечки «во главе» и «лично».
И стали для него логичны
Понятья «во главе» и «лично».
Он стал не сомневаться в том,
Что всё решающее — в нём…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что ж! В нём хорошего немало.
В нём есть и пыл и мастерство.
Но поведение его
С годами нестерпимым стало.
Привык товарищ единично
Быть «во главе» и править «лично».
Но разве он один таков?
То в учрежденьях, то в науке
Кой-где кормило дали в руки
Такому типу «вожаков».
Чем человек такой рукастей,
Тем раньше вырастает в нём
Охота к бесконтрольной власти
И к своеволию во всём.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ведь в скором времени опять
С трибун собраний стали зычно
Словечки «во главе» и «лично»,
В бумажку глядя, повторять…
Свои стихи Безыменский завершал следующим пожеланием:
Запомним это навсегда,
Чтоб культ Пахомова любого
Нигде у нас, в стране труда,
Вовек не повторился снова.
И для грядущих наших лет,
Бесспорно, было бы отлично,
Когда б в речах, в статьях газет
Исчез вреднейший трафарет
Словечек «во главе» и «лично»!
Итак, может показаться неожиданным, но Октябрьский пленум его участники мыслили как логичное продолжение и развитие ХХ съезда КПСС и развенчания на нём «культа личности». Мы видим, что лозунгами Октября 1964 года были ограничение «бесконтрольной власти», «своеволия» и привычки «править лично». Причём не только Первого секретаря, но и «вожаков» всех уровней — «в учрежденьях и науке».
Ф. Бурлацкий вспоминал: «После пленума Андропов — руководитель отдела, в котором я работал, — выступал перед сотрудниками и рассказывал подробности. Помню отчётливо главную его мысль: «Теперь мы пойдём более последовательно и твёрдо по пути ХХ съезда»».
И всё-таки о том, что было главной пружиной и ХХ съезда, и Октябрьского пленума, что именно больше всего раздражало в режиме «личного правления» Хрущёва, участники тех событий предпочитали деликатно умалчивать. Позволю себе процитировать свой старый — ещё в 1995 году опубликованный — очерк о хрущёвской эпохе:
«После ХХ съезда ответственные работники получили гарантию от арестов и расстрелов, но не от публичных поношений, высылки в провинцию, исключения из партии. Именно так поступили с участниками «антипартийной группы» 1957 года. Теперь эта защищённость ещё более возросла. Л. Брежнев в своей речи на пленуме сразу заметил, что незачем выливать на самих себя грязь. И не надо развёртывать в партии обсуждения ошибок Хрущёва. Главным лозунгом октябрьского пленума стала «стабильность», т. е. уверенность в завтрашнем дне. Самое большое, что теперь грозило бывшим руководителям, — почётное увольнение на персональную пенсию. Поэт Борис Слуцкий писал об этом:
Теперь не каторга и ссылка,
Куда раз в год одна посылка,
А сохраняемая дача,
В энциклопедии — столбцы,
И можно, о судьбе судача,
Выращивать хоть огурцы.»
Сейчас эти мысли стали более-менее общепризнанными и даже выглядят банальными, — повсюду, от прохановской «Завтра» до какой-нибудь либеральной газеты можно встретить изложение подобной теории: что при Хрущёве бюрократия получила личную неприкосновенность, при Брежневе — гарантии пожизненного сохранения социального статуса, а при Горбачёве и Ельцине — собственность.
Но отлично помню, что в середине 90-х этих оценок не понял и не разделил практически никто из тогдашнего круга моих знакомых — ни считавшие себя «левыми», ни либералы, ни охранители, — буквально никто. Они все морщились, качали головой и с досадой говорили мне примерно одно и то же: «это ты какую-то чепуху написал». Что ж, можно порадоваться, что за два десятка лет всё общество худо-бедно пришло к пониманию простейших механизмов собственной истории последнего полувека. Вопрос только в том, что в этом понимании надо бы не стоять на месте, а двигаться дальше, — а вот этого пока что не происходит…
Л. И. Брежнев с его мягким отношением к «кадрам», которое было широко известно, идеально подходил на роль проводника новой линии. «По характеру, по своей, может быть, доброте, он, конечно, резко отличался от своего предшественника, — вспоминал бывший член Политбюро Михаил Соломенцев, — и это все почувствовали… Работать стало спокойней. Было, я бы сказал, уважительное отношение к кадрам».
Новое отношение, как в капле воды, отразилось в небольшом анекдотическом случае, о котором рассказала племянница Леонида Ильича. «У него был парикмахер — запойный пьяница, — писала Любовь Брежнева. — И Леонид Ильич иногда ходил заросший, некому было стричь — Толя в диком запое. И дядю порой стригла его жена Виктория Петровна, охранники. А когда Толя возвращался и с трясущимися руками приступал к работе, дядя каждый раз говорил: «Господи! Хоть бы он меня не прирезал или не проткнул ножницами». Виктория Петровна ему говорила: «Слушай, ну выгони ты его в конце концов! Ты первый человек в Союзе и не имеешь нормального парикмахера!». Он отвечал: «Как ты можешь такое говорить? У него же двое детей! Его никто не возьмёт»». «Дай бог вырваться живым», — смеялся Леонид Ильич перед бритьём или стрижкой. Этот парикмахер стриг и брил генсека до последнего дня его жизни…
Нового уровня личных свобод, завоёванного в Октябре 1964-го, общественной «элите» хватило на добрых два десятка лет. После чего она окрепшим голосом потребовала уже следующего расширения достигнутых «вольностей». Что и подтолкнуло процесс «перестройки». Но на этот раз расширение элитарных «свобод» уже не сошло для общества столь благополучно, как в 1964 году, а привело к обрушению советского государства, полному отказу от идей социализма и торжеству открытой контрреволюции…
Но это, как говорится, уже совсем другая история.