«Караул устал!» Историческая фраза, принадлежащая матросу-балтийцу Анатолию Железнякову, бывшему в период первого (оно же последнее и единственное) заседания Учредительного собрания начальником караула, охранявшего Таврический дворец.
Зачастую действия данного матроса напрямую связывают с распоряжением, отданным ему на этот счет большевистским руководством, тем самым упрекая в разгоне Учредительного собрания именно его, то самое руководство.
Для ответа на вопрос, что же собственно произошло утром 6(19) января 1918 г. и привело к произнесению данной фразы, попробуем воссоздать картину, связанную с созывом и работой Учредительного собрания.
Итак, общее число депутатов в 800 человек, которые должны были быть избраны в указанный орган, впервые определило еще Временное правительство. Какова же была численность избранных депутатов по партийной принадлежности? Если признать достоверными данные Знаменского, в основу которых положены подсчеты советских историков конца 1920-х гг., в Учредительное собрание граждане России избрали 370 правых эсеров, 175 большевиков, 86 представителей национальных партий и организаций, 40 левых эсеров, 17 кадетов, 16 меньшевиков, 2 энесов. (Знаменский О.Н. Всероссийское Учредительное собрание: история созыва и политического крушения. Л., 1976, с.338, 339).
По старым срокам, установленным тем же Временным правительством, Учредительное собрание должно было открыться 28 ноября 1917г. За два дня до этого СНК принял постановление, согласно которому Учредительное собрание могло начать работу после прибытия на его заседание не менее 400 депутатов, что было вполне логично и нисколько не завышало требование к кворуму, ведь это составляло 50% от первоначальной численности депутатского корпуса, который необходимо было избрать.
Тем не менее в день, когда Учредительное собрание должно было начать свою работу (28 ноября 1917 г.), в Таврическом дворце собралось лишь около 60 депутатов, в основном правые эсеры. Собравшиеся депутаты вполне самокритично оценили свою легитимность и назвали свое заседание частным совещанием членов Учредительного собрания, избрав временным председателем эсера В.М.Чернова и решив отложить официальное открытие Учредительное собрание до момента, пока не прибудет достаточное число депутатов.
Советское руководство целесообразность проведения Учредительного собрания под сомнение также не ставило, поэтому 20 декабря СНК, а 22 декабря 1917 г. ВЦИК приняли решение открыть Учредительное собрание в ближайшее время — 5 января следующего, 1918 года.
Это решение было выполнено точно в срок. Единственная небольшая заминка произошла с началом его работы. Планировалось, что Учредительное собрание откроется в 12 часов дня, а депутаты приступили к работе лишь ближе к вечеру — в 16 часов. Это было связано с тем, что «Союз защиты Учредительного собрания», созданный правыми эсерами в конце ноября 1917 г., организовал с утра достаточно внушительную демонстрацию своих сторонников с целью оказания давления на советское руководство. К тому же в Петрограде в это время созрел еще один, параллельный контрреволюционный заговор. Его участниками являлись монархически настроенные офицеры, некоторые правые кадеты и порвавшие с партией эсеров авантюристы, такие как М.М. Филоненко. Они вовсе не желали торжества эсеровского большинства Учредительного собрания, их целью было установление военной диктатуры, — одним словом на улицах Петрограда было в то время весьма неспокойно.
Несмотря на тревожную обстановку в городе, к моменту открытия на заседании присутствовало около 410 депутатов. Их состав, по приблизительным данным, по основным партиям представлял следующую картину: правые эсеры — 237, большевики — 120, левые эсеры — 30, меньшевики — 5 чел. (Знаменский О.Н. Указ. соч., с.339). Правые депутаты, за редким исключением, на открытие Учредительного собрания не явились. К тому же кадеты были объявлены советским руководством врагами народа за участие в контрреволюционных восстаниях, поэтому подавляющее большинство депутатов, прибывших в Таврический дворец, формально являлись представителями левых сил страны.
Тем не менее весь ход заседания Учредительного собрания не давал особого повода говорить о наличии общей платформы между активными участниками российского освободительного движения, конфронтация развернулась между правыми эсерами и большевиками с первых же минут работы Учредительного собрания и не прекращалась на протяжении всего времени его работы. В итоге после принятия повестки дня в правоэсеровской редакции, что произошло лишь в двенадцатом часу ночи, по предложению представителя левоэсеровской фракции, наркома государственных имуществ В.А.Карелина был объявлен получасовой перерыв для фракционных консультаций.
Реально заседание Учредительного собрания возобновилось после перерыва только в час ночи, но без присутствия большевистской фракции, члены которой больше в этом зале так и не появились. Около четырех часов ночи примеру большевиков последовали и левые эсеры.
С процедурной точки зрения это означало, что с этого момента Учредительное собрание потеряло кворум и вся его последующая работа была неправомочна, — не будем забывать, что Учредительное собрание есть орган коллегиальный, а следовательно правомочный принимать какие-либо решения лишь при наличии того самого кворума, который после ухода из зала заседаний представителей фракции большевиков и левых эсеров, отсутствовал.
Проще говоря, Учредительное собрание с точки зрения формально-юридической попросту перестало существовать, превратившись, по сути, в группу частных лиц, неправомочных как принимать какие-либо решения по повестке дня, так и просто Учредительным собранием.
Тем не менее, несмотря на отсутствие кворума, оставшиеся в зале заседаний депутаты расходиться не торопились – наоборот, продолжали работу и даже принимали решения по повестке дня, на что, как сказано выше, никаких прав у них уже не было.
Можно как угодно относиться к оставшимся, превозносить или упрекать, сожалеть об упущенных возможностях или говорить о неизбежности всего произошедшего далее, одного лишь сделать нельзя – называть оставшихся в зале заседания депутатов после ухода оттуда большевиков и левых эсеров Учредительным собранием, ибо правомочности в принятии решений более не существовало.
Вот в этих-то условиях к Чернову, избранному, как и было сказано выше, временным председателем Учредительного собрания, подошел тот самый матрос А.Г.Железняков и сказал свою, ставшей знаменитой, фразу, полностью звучавшую так: «Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, чтобы все присутствующие покинули зал заседаний, потому что караул устал».
Теперь пара слов о большевистском руководстве и отданных им распоряжениях. Когда Ленин узнал, что после оставления фракциями большевиков и левых эсеров зала заседания Таврического дворца, ответственный за его охрану Павел Дыбенко приказал начальнику караула Железнякову разогнать Учредительное собрание (когда Железняков сообщил: «Матросы устали, хотят спать. Как быть?»), Ленин написал следующее распоряжение: «Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпускать всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов. Председатель Совета Народных Комиссаров В.Ульянов (Ленин)».
Несмотря на столь недвусмысленное распоряжение, после отъезда советского руководства из Таврического дворца Дыбенко, вновь встретивший Железнякова, на вопрос последнего о том, что будет, если он откажется выполнить приказ Ленина, ответил: «Приказ Ленина отменяю. Учредилку разгоните, а завтра разберемся». (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 35, с.477, 478; «Новые известия». 1999. 23 окт.)
Итак, что мы видим? А видим мы то, что правоведы именуют термином «эксцесс исполнителя», ибо никакого распоряжения разгонять «Учредилку», ни Ленин, ни иные руководители фракции большевиков, не отдавали. Напротив, именно это самое руководство запретило применять к оставшимся в здании дворца депутатам какие-либо насильственные действия, о разгоне же в отданном Ленинын распоряжении и вовсе речи не шло.
Таким образом перед нами «разгон Учредительного собрания», которого формально говоря, и не было, осуществленный при этом отнюдь не по указанию советского руководства, но именно что вопреки ему (то самое распоряжение Ленина), приведенное к тому же в исполнение анархистом Железняковым.
Сегодня, когда известны все негативные последствия использования административных мер по прекращению деятельности Учредительного собрания, можно говорить о том, что советское руководство не проработало другой, более безболезненный вариант нейтрализации этого конкурирующего органа власти. Учитывая то обстоятельство, что после ухода большевиков, левых эсеров и части мусульманской фракции с Учредительного собрания оно лишилось кворума, то можно было объявить его недееспособным по процедурным мотивам, чего, увы, сделано не было. Но это, пожалуй, единственное, в чем можно упрекнуть большевиков, версию же про разгон ими Учредительного собрания можно смело отнести к категории «мифы», что собственно и делаю.
«Чистосердечное признание – царица доказательств» (вариант: «царица доказательств») Фраза приписывается А.Я. Вышинскому (ген. прокурору СССР 1935–1939), иногда же ему приписывают то, что он якобы подвёл теоретическую базу под этот тезис. Как правило, используется в качестве «косвенного доказательства» того, что в сталинском СССР большая часть «политических» дел строилась на признаниях, выбиваемых из подсудимых, или для сравнения критикуемого режима со сталинским.
В действительности эта фраза была известна еще в Древнем Риме. Царицей доказательств (лат. — Regina probationum) в римском праве называли признание вины самим подсудимым, которое делает излишними все иные доказательства, улики и дальнейшие следственные действия.
Применительно к советским реалиям нечто похожее по сути мы находим у прокурора РСФСР (с 1928) Николая Васильевича Крыленко (1885-1938). Так, будучи на процессе «Пром-партии» государственным обвинителем, он сказал (4 декабря 1930 г.): «Лучшей уликой при всех обстоятельствах является все же сознание подсудимых».
Что же касается Вышинского, то как следует из его труда «Теория судебных доказательств в советском праве», сам он придерживался противоположного мнения: «Было бы ошибочным придавать обвиняемому или подсудимому, вернее, их объяснениям, большее значение, чем они заслуживают этого… В достаточно уже отдалённые времена, в эпоху господства в процессе теории так называемых законных (формальных) доказательств, переоценка значения признаний подсудимого или обвиняемого доходила до такой степени, что признание обвиняемым себя виновным считалось за непреложную, не подлежащую сомнению истину, хотя бы это признание было вырвано у него пыткой, являвшейся в те времена чуть ли не единственным процессуальным доказательством, во всяком случае считавшейся наиболее серьёзным доказательством, «царицей доказательств» (regina probationum). …Этот принцип совершенно неприемлем для советского права и судебной практики. Действительно, если другие обстоятельства, установленные по делу, доказывают виновность привлечённого к ответственности лица, то сознание этого лица теряет значение доказательства и в этом отношении становится излишним. Его значение в таком случае может свестись лишь к тому, чтобы явиться основанием для оценки тех или других нравственных качеств подсудимого, для понижения или усиления наказания, определяемого судом. Такая организация следствия, при которой показания обвиняемого оказываются главными и — ещё хуже — единственными устоями всего следствия, способна поставить под удар всё дело в случае изменения обвиняемым своих показаний или отказа от них» (цит.соч., Гл. IV, §8 «Отдельные виды доказательств в советском праве»).
«Смерть одного человека – трагедия, смерть миллионов – статистика» Приписывается И.В. Сталину. В действительности Сталин таких слов не произносил. Данная фраза является слегка перефразированной цитатой из романа Ремарка «Черный обелиск»: «Но, видно, всегда так бывает: смерть одного человека — это смерть, а смерть двух миллионов — только статистика».
Впрочем, автором подобной фразы можно назвать и оберштурмбанфюрера СС Адольфа Эйхмана, произнесшего ее в Венгрии в первой половине 1944 г., и являвшейся ответом на вопрос подчиненного:
«- Оберштурмбанфюрер, сколько?
— Более 5 миллионов.
— Что будет, если мировая общественность спросит за них?
— Сотня убитых — это катастрофа, один миллион — только статистика». (Из книги Гвидо Кноппа «За спиной Гитлера. Психограммы»).
«Этот народ победить невозможно» Фразу приписывают то фашистам, удивлённых количеством девственниц в Советском Союзе, то американцу, который увидел советских детей, которые в 40-градусный мороз ели эскимо. Возможно и те и другие эту фразу действительно произносили, тем не менее принадлежит она Францу Кафке (приводится в книге Густава Яноуха):
– Что вы читаете? – «Ташкент – город хлебный»…
– Изумительная книга. Я недавно прочитал ее за один вечер.
– Мне кажется, книга эта скорее документ, нежели произведение искусства.
– Всякое подлинное искусство – документ, свидетельство. Народ, у которого такие мальчики, как в этой книге, – такой народ нельзя победить.
– Но дело, вероятно, не в единицах.
– Напротив! Вид материи определяется количеством электронов в атоме. Уровень массы зависит от сознания единиц.