Одним из самых распространенных приемов социальной демагогии является апеллирование к «здравому смыслу», т. е. к устойчивым представлениям о сущем, бытующих в общественном сознании. И в самом деле, подавляющее большинство повседневных решений человек принимает из естественных соображений их выгодности или очевидной целесообразности. Здравый смысл подсказывает ему верные стереотипы поведения в самых разных жизненных ситуациях. Идет поезд – пропусти, льет дождь – возьми зонт, не знаком с электричеством – не берись ремонтировать розетку, нет за спиной парашюта – не прыгай с самолета. Человек не без оснований доверяет своему здравому смыслу, полагается на него во всем и, зачастую, утрачивает при этом необходимую бдительность.
Эта слабость сродни компьютерной уязвимости, используя которую вирусы, скриптовые интернет-черви, SQL- инъекции и прочие вредоносные программы проникают в операционную систему, «заражают» её помимо воли пользователя, даже понуждая того к действиям в ущерб себе. В приснопамятные времена горбачевской перестройки, с её «новым мышлением», «демократизацией», «гласностью», за философствующими «червями», шустро прогрызавшими ходы в общественном сознании, дело не стало. В лавине статей, обрушившихся на головы растерянных советских людей, взывания к «очевидности» и «здравомыслию», многократно перевешивали строгую аналитику, научность подхода, логику суждений.
В те годы национального позора и партийного предательства, гладко говорящие прохиндеи не обременяли себя поисками доказательств, постулируя как очевидные, прописные истины то, что должно быть сначала научно обосновано; зачастую отожествляя себя с аудиторией, говоря от множественного числа первого лица – все мы знаем, мы все прекрасно понимаем, нам хорошо известно, и т. п. Нисходя на уровень доверчивых слушателей, тем самым, «ученый» прохвост тонко льстит простакам, напускает атмосферу доверительности, облегчая себе задачу навязывания нужных ему выводов. Подобным образом изъяснялся, например, один из «прорабов перестройки», член КПСС, «доктор» каких-то там наук, модный в то время публицист Н. Шмелев, писавший в своем нашумевшем опусе «Авансы и долги»:
«Очевидно, однако, что перестройку таких масштабов нельзя осуществить, как бы нам этого ни хотелось, одним махом. Слишком долго господствовал в нашем хозяйстве приказ вместо рубля. Настолько долго, что мы уже вроде бы и забыли: было, действительно было время, когда в нашей экономике господствовал рубль, а не приказ, то есть здравый смысл, а не кабинетный, умозрительный произвол…
Однако сегодня нас больше всего тревожит именно нерешительность в движении к здравому смыслу».
Обратите внимание на жульническую ловкость рук — в результате нехитрой манипуляции «господство рубля» было отожествлено со «здравым смыслом», следовательно, не нуждалось в развернутом обосновании. После декларированной таким образом «истины», дальнейшие рассуждения могут быть уже сколь угодно формально логичны – автор уверенно «выводит» требуемый результат.
В насаждении «здравосмыслия» «ученый» писака еще не именует перестроечные «реформы» реставрацией капитализма, который в общественном сознании прочно ассоциирован со злом; неприличное слово он стыдливо камуфлирует фиговыми листками «рыночных отношений», «хозрасчётных стимулов и рычагов», «материальной заинтересованностью» и т. п. Но, как писал Ленин: «Люди всегда были и всегда будут глупенькими жертвами обмана и самообмана в политике, пока они не научатся за любыми нравственными, религиозными, политическими, социальными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать интересы тех или иных классов».
Рассмотрим с позиций «здравого смысла» фразу: «рабов нужно хорошо кормить». Что можно возразить? Кто хоть слово скажет в поддержку антитезы, о «плохом кормлении рабов»? А раз антитеза неверна, следовательно, исходное положение правильно. Значит можно детализировать программу «кормления рабов», сочинять на эту тему «конституции», «законы», оставляя без внимания факт самого рабства. В чьих интересах была бы подобная софистика? Разумеется, только в интересах класса рабовладельцев.
Вот несколько примеров ложного постулирования:
— Достойный труд должен достойно оплачиваться.
— Уравниловка убивает интерес к труду.
— Частная собственность эффективнее общественной.
— Рыночная экономика эффективнее плановой.
— Фермер накормит страну.
— Все империи распадаются.
Доказательная база всех этих утверждений отсутствовала напрочь; тем не менее, освященные «здравым смыслом» они легли в основу стратегии «экономических реформ», тотальной деструкции общественного сознания, «нового» государственного строительства на одной шестой части земной суши. Иначе, нежели тяжелой формой социальной паранойи, столь самоубийственные деяния квалифицировать нельзя.
Здравый смысл всегда повернут назад, к прошлому опыту, поэтому особенно «удобен» для консервации кому-то классово выгодных общественных отношений. В шустрых руках это первый инструмент лжеца и демагога.
Что не так с кажущимся очевидным утверждением о достойной оплате достойного труда? Как может быть иначе? Неужели здесь что-то можно поставить под сомнение?
И можно, и нужно усомниться в незыблемости отношений наёмного труда, поиска его менового «эквивалента», самого принципа товарного обмена: ты – мне, я – тебе. Это дело непростое, требующее не только глубоких знаний марксистско-ленинской философии, политэкономии, но и многолетнего некабинетного опыта участия непосредственно в процессе трудовой деятельности, на самом низовом уровне рождения классового сознания, в тесном единении теории и практики.
Дело в том, что современный этап развития производительных сил принципиально отличается от докапиталистических формаций общественным характером производства, глубоким разделением труда, высочайшим уровнем монополизации, специализации и унификации технологических процессов. Никто, ни один производитель на Земле не выпускает продукцию, изготовленную полностью своими силами. Каждый всецело зависим от своих смежников, а «свобода» товаропроизводителя трансформировалась в свое отрицание – в полную зависимость от таких же «несвободных» субъектов экономической деятельности. Кажется, куда может быть независимее «свободный» художник; однако вся его «свобода» заканчивается сразу же, когда он обнаружит, что в магазине отсутствуют продукты питания, а розетке нет электричества. Не говоря уж об исчезновении материальных средств воплощения и распространения его творчества, которые для него изготовлены другими, столь же «свободными» производителями.
Нужен ли пример из области технически сложного производства, связывающего всё общество без исключений мириадами хозяйственных связей, превращающих всё общество, говоря словами Ленина в «одну контору и одну фабрику»? Де-факто, не только отдельные государства, но и все человечество уже объединено в огромную многоотраслевую корпорацию, в которой все трудоспособные члены общества являются её работниками и которая де-юре противоестественно расчленена на формально «независимых товаропроизводителей», пытающихся свою «свободу» направлять на максимизацию локальной выгоды в пользу «частных собственников», владельцев «заводов, газет, пароходов».
Подобное положение дел препятствует координированию деятельности всех «экономических субъектов», не позволяет оптимальным образом распределить ограниченные природные ресурсы, порождает конфликты на всех уровнях, в том числе и глобального характера.
Еще Маркс показал нелинейную зависимость роста производительности труда в результате кооперирования, сложения усилий работников, способных вместе не только произвести больше продукции с меньшими затратами труда, но и изменить качественно его содержание. Десять человек, действующих согласно, без особого напряжения поочередно перенесут десять бревен весом по полтонны. Та же задача окажется нереальной для тех же десяти человек, действующих поодиночке. Для более сложных задач, в которых складываются усилия миллионов работников, выигрыш будет намного более впечатляющим. Не частная собственность, не рынок и не конкуренция обеспечивают рост производительности труда при капитализме — нет, такой эффект даёт разделение труда, кооперирование, солидарность, сложение усилий множества людей, рационально организованных в едином производственном процессе.
Тем не менее, перестроечные демагоги, игнорируя эту политэкономическую очевидность, именно наличию института частной собственности, «рыночных отношений», конкуренции приписывали все потребительские достоинства товаров, привозимых из капиталистических стран, используя примитивную уловку — post hoc ergo propter hoc — «после этого значит по причине этого». На самом деле, «после» не значит «вследствие» — никакой логической связи может и не существовать, а истинным вполне может быть обратное утверждение — «после» значит «вопреки», поэтому утверждение, по меньшей мере, требует скрупулезного исследования и доказательства.
Технологические связи всех производителей – это, прежде всего, связи занятых в производстве работников; даже если при этом они лично не знакомы друг с другом, каждый вносит свой вклад в общее дело – несет свою часть «бревна» на плече. Но труд наших современников не был бы возможен без вложения прошлого труда, заключенного не только в материальных ценностях, но и в переданных по наследству знаниях, языке, культуре, традициях, опыте. Кому может принадлежать эта «собственность»? Только всему роду человеческому, каждому его представителю в равной степени. Как может изобретатель требовать «пропорционального» вознаграждения за свое изобретение, если оно на 99% основано на предшествующих знаниях – плодах огромного труда, доставшихся ему бесплатно? О какой «достойной оплате» в данном случае можно вести речь? Какая «достойная оплата» может быть у работника, работающего на себя?
При социализме, каждый работник работает именно на себя, отдавая обществу свой труд в одной форме, получая потребительские блага в другой. Причем, поскольку мерой труда является рабочее время, при равной продолжительности рабочего дня, доли всех в произведенном продукте будут равны. Этими соображениями и определяется ленинская мысль о «равенстве в труде и равенстве в плате». Любое отклонение от этого принципа есть попрание принципа справедливости, серьезно деформирующее общественные отношения.
Доказательством истинности такого утверждения и является практика. Долгие годы работы в производстве, в самой гуще трудового коллектива, позволяют автору сделать категорический вывод – отношения равенства являются самой нормальной, здоровой социальной средой, характеризующейся той атмосферой взаимовыручки, солидарности, ответственности, которая является важнейшим условием достижения наивысшей эффективности совместного труда.
Обратный эффект мне также довелось наблюдать во время горбачевских экспериментов по насаждению «материальной заинтересованности». Инженер отдела по труду и заработной плате (ОТИЗ) требовал от меня, как бригадира, применения т. н. коэффициента трудового участия (КТУ) к работникам бригады, что сразу породило недовольство и возмущение в коллективе. Выход был подсказан самим инженером ОТИЗа, который посоветовал применять коэффициент всем по очереди – в одном месяце делать его больше, в другом меньше. Главное – чтобы в бумагах цифры были «правильные», дифференцирование зарплаты повсеместно применялось, а наверх шли бы бравурные рапорты о поголовном «охвате» и «стимулировании» трудящихся новыми «прогрессивными методами» в соответствии с «судьбоносными решениями» очередного партсъезда.
Равенство в плате, в жилищных условиях, в социальном положении благотворно влияет не только на производственную деятельность, это ещё и дополнительная преграда для жулья, карьеристов, проходимцев всех мастей, стремящихся к руководящим должностям в целях достижения статусной и материальной привилегированности. И самое главное, — равенство открывает возможности для раскрытия своих способностей и талантов всем представителям трудового народа. Это тот самый «человеческий фактор», который горбачевские горе-«теоретики» рассчитывали активировать при помощи «материального стимулирования».
Непростительное невежество, безграмотность, отсутствие минимальной культуры научной полемики перестроечных «академических» пустозвонов были вопиющи. Уровень «аргументирования» и «обоснования» предлагаемых обществу «рыночных» рецептов лечения плановой экономики были не убедительнее споров по выяснению цвета глаз у кикимор. Совсем как в рассуждении героев бессмертной комедии Рязанова «Ирония судьбы, или С лёгким паром»:
«Павел может лететь в Ленинград?
Может.
А Женя?
Тоже может. Они оба могут.
Кинем жребий?
Мы не будем полагаться на случай. Мы в бане пили за что? За Лукашина. Потому что он женится.
— У тебя поразительная память.
— Сейчас не об этом. Значит, Женя летит в Ленинград на собственную свадьбу. И он бы об этом сказал, если бы его не развезло от усталости.
Подожди! Он познакомился со своей невестой в поликлинике, когда она пришла к нему на прием.
Я тебе отвечу. Что это значит? Что она приезжала в Москву в командировку.
Железная логика.
Аккуратней!
— Куда вы меня несете?
— Навстречу твоему счастью.
Погоди! Хорошо, что мы его помыли».
Отличие «железной логики» персонажа Георгия Буркова от «логики» перестроечных «академиков» лишь в том, что «усталых» советских людей не помыли в бане, прежде чем затолкать не в тот самолет…
Метик Сергей